Акихиро Гаевский-Ханада: «В заключении есть сотрудники, которые негатива к тебе не испытывают, и даже помогают по мере возможности»

— В плане условий шкловская колония, хоть она и самая современная, с новым ремонтом, и ее показывают как образцовую, очень тяжелая, — делится Акихиро Гаевский-Ханада на Обычном утре. — Там было тяжелее всего из-за того, что тебя лишают свободного времени, лишают любой возможности общаться.

Тебя постоянно практически полностью контролируют, там очень много камер видеонаблюдения. Очень много тех, кто сотрудничает с администрацией и передает любой твой разговор.

Если сравнивать с СИЗО в Минске и тюремным режимом в Могилеве (тюрьма №4), там вроде бы можно позволить больше физических передвижений в ограниченных рамках.

Но внутренних ограничений, ограничений твоей свободы больше. Много абсурдных правил. Например, ты должен здороваться с каждым сотрудником каждый раз, когда его видишь, даже если он заходит в помещение два раза за 5 минут.

Для меня тяжелее всего было то, что я должен делать вещи, которые для меня внутренне неприемлемы, вещи, совершенно абсурдные. И этот запрет общаться с людьми.

Получается, что у тебя забирают свободное время, ты просто отдаешь свои дни в никуда. То, что ты трудишься на грязном производстве, не считается.

Когда попал в ПКТ, это одиночное заключение камерного типа, это было даже каким-то отдыхом по сравнению с каждодневной работой. Там, конечно, холодно, ты во всем ограничен, только на 20 минут в день выходишь на улицу, но зато целый день находишься сам, можешь чем-то заняться самостоятельно. 

Физическое насилие, избиения в отношении меня были только на этапе задержания. С их стороны это такой способ воспользоваться твоим состоянием эмоционального шока, стресса в первые часы. После такого не было.

Но есть много методов психологического воздействия, это и создание невыносимых условий, и ограничение переписки, связи с родными.

Если говорить о том, что было со мной, то это ограничение питания, блокировка счета, чтобы не мог себе ничего купить в магазине, цензура писем, из-за чего их не пропускают. Тяжело, когда не можешь узнать, что происходит у твоих родных.

Методов воздействия очень много. Сейчас уже у всех политзаключенных есть желтый нагрудный знак, обозначающий профилактический учет склонного к экстремизму.

В 2020 году такого еще не было, и первые полгода, когда у меня не было профучета, было соответственное отношение, никого я особенно не волновал.  

Я тогда был на Володарского, там было проще и с перепиской, и вообще многие ограничения вводились позже.

Это системный процесс. Плюс на местах каждое тюремное начальство проявляет собственную инициативу, решает, как это реализовывать.

Например, в 2023 году началась прямо книжная инквизиция, когда под запрет попали иностранные языки и учебники. В Шкловской колонии оставили возможность читать только художественную литературу.

Конечно, любой читающий человек понимает, что в плане деструктива, художественная литература может быть еще хуже, чем учебник. Тем не менее знаю, что в Бобруйской колонии вообще была ситуация, когда в отрядах изъяли книги и сожгли.  

Книга стала реально запрещенным предметом, их начали прятать, оборачивать как-то, чтобы сохранить. Если раньше, лет десять назад, под запретом были мобильные телефоны, то теперь книги.

Они знают, что политические узники в основном люди читающие, которые пытаются развиваться. И против этого начали вводить ограничения. Кроме того, таким не дают свидания с родными, периодически отправляют в ШИЗО.

Бывший политзаключенный тем не менее отмечает, что далеко не все сотрудники колоний одинаково относятся к узникам совести.

— До 2020 года представители силовых структур, с которыми я сталкивался, а это сотрудники ГУБОПиКа, ОМОНа, СОБРа, были людьми, конкретно настроенными против тебя негативно.

Однако в заключении я встречал разных людей. Были и те, кто просто работает и никакого негатива к тебе не испытывает. Более того, некоторые выражают какое-то сочувствие и даже помогают по мере возможности.

Вопрос, как относиться к таким людям, возникает у всех. С одной стороны, они работают на преступную систему и не ушли из нее. С другой, встречая таких людей, там легче. От того, что не все пытаются тебе постоянно навредить.

Это может быть даже обычный человеческий разговор. Мне говорили: мы все понимаем, надеемся, что вы выйдете раньше. Некоторые даже признавались, что поддерживают Украину, а не Россию.

На мой взгляд, там идейных людей очень мало. Большинство, если что-то качнется в другую сторону, защищать систему не будут. По моим оценкам, в учреждениях, где я был, количество людей, реально ответственных за происходящее, совсем небольшое.

Допустим, в минском СИЗО, где я находился 2,5 года, сотрудники говорили: мы видим, как поменялся контингент, видим, что пришли адекватные, образованные, интеллигентные люди и не понимаем вообще, за что вы сидите, за что вас так прессуют.

Лично мне говорили, что читали про суд надо мной, читали мое последнее слово и сочувствовали из-за жесткого приговора.

То есть поддержки, как и давления, есть много разных видов. Самое простое, когда видишь, что человек понимает происходящее, — сказал Акихиро Гаевский-Ханада.